Читайте полностью стихи Семёна Крайтмана, опубликованные в 4 номере «Тайных троп»в PDF:
◇ ◇ ◇
...и был тогда мне молчаливый труд
дремучей жизни слышен.
и тогда я
сквозь тёмный пробирался изумруд,
сквозь минерал и ветер,
узнавая
его за дрожью сомкнутых ресниц.
и первых птиц испуганные души
черты приобретали наших лиц.
и рыбы, выходящие на сушу,
под чешуёй таили алфавит.
и я, который был собой забыт,
в таком железе, о какое зёрна
алмазных звёзд стираются в муку,
я помнил букву, Имя и строку,
так помнит стрекоза полёт к цветку,
так пахарь помнит запах чернозёма.
◇ ◇ ◇
беременная сука в закуток
двора идёт...
сосед куда-то катит,
«утюжа» мир.
пружинные кровати
скрипят под исполняющими долг.
смеркается.
летит щенячий снег.
за гаражами девочка в пальтишке
показывает «глупости» мальчишкам,
и длится век.
как долго длится век!
фонарь блестит.
ранет уже подмёрз.
собака прикрывает лапой нос.
сосед скрипит по снегу «утюгами».
мой друг Петров, надыбав «Беломор»,
«фуфло» надев, спускается во двор,
крича «пошла ты!»
дворничихе-маме.
потом я слышу крик: «пора домой!»
потом, чтоб запах табака долой,
жую ранет, вдыхаю тёмный воздух.
потом, не в силах взгляд мой превозмочь
по небу шарящий,
во двор заходит ночь
и навзничь запрокидывает звёзды.
◇ ◇ ◇
подходят дождевые облака.
мягка листва становится.
рука,
осуществляя форму плавника,
к ним тянется
и бьётся, и трепещет.
ей невтерпёж (как «замуж-невтерпёж»)
воды коснуться.
и на эту дрожь
её
из облаков выходит дождь.
и льёт, и зарифмовывает вещи.
и я сжимаю капли в плавнике,
как Прошка Громов на Угрюм-реке
сжимал в руке, пришедшей налегке
к нему в бреду, во сне, Синильги груди.
и слушаю пластинки старой шорх:
«...и вечер был, и утро. день шестой».
и Он сказал, что это хорошо.
и после буркнул: «лучшего не будет».
так я плыву, раздувши, как шары,
живые жабры, средь густой икры
дождя,
среди прозрачных и сырых
пробоин в воздухе... так я себя немею.
что знаю я? что по ночам темно.
что есть любовь. что слово суждено.
что к Рыбам лучше белое вино,
а красное к Стрельцу и к Водолею...
◇ ◇ ◇
всё кистью беличьей,
всё масляным мазком,
всё чутким ко всему прикосновеньем,
всё тишиной, всё удивлённым зреньем,
всё розы распустившимся цветком,
всё создано.
пой, голубица, пой.
пой, матушка,
гурчи мне «баю-баю»,
страницы пожелтевшие листая,
зачем-то оперённою рукой.
◇ ◇ ◇
высоковольтной готики столбы.
пугливы облака.
теплы оливы.
и рыбы, в глубине морской руды
ползущие
слепы и справедливы.
всему назначив рифмой апельсин,
что было сил потянешься к тетради,
и первой строчкой пишешь: «Бога ради,
ты сам-то понял, что наголосил?»
и воды эти, и вот эта твердь,
и эта смерть, идущая по кругу,
и люди, что боятся подобреть,
обнять, прижать, поцеловать друг друга.
и так напишешь, выглянешь в окно,
а там темно, там голуби на крыше...
там женщина с глазами, как в кино,
«люблю тебя» кому-то в губы дышит.
◇ ◇ ◇
...теперь июль.
жара со всех сторон.
в убежищах остекленевших крон
едва заметен хрупкий, тонкий ветер.
и листья в них, предчувствуя пожар,
друг к другу прижимаются дрожа,
как щуплые испуганные дети.
мы на горе.
с горы нас манит вид
на Скифополь,
осколки стен и плит
на главной улице,
где всё ещё гуляют
народы многие,
пыль липкую топча.
на рынке виноград и алыча.
– а синенькие ваши не горчат?
– я шо, их целовала?
– ну, нe знаю...
в машину сядем.
радио першит.
за окнами сосна, орех, самшит,
усталая земля, суглинок, в коем
хранится запах вечного труда.
из новостей Веласкес, как всегда,
Рахманинов,
и Амос из Фекои.
Comments