26 мин. чтения

Памяти пальто из лихих 90-х

Читайте полностью рассказы Дмитрия Коломенского в 2 номере «Тайных троп» в PDF:

Памяти пальто из лихих 90-х

Родители прислали моему другу-музыканту пальто. Лучше бы они прислали денег – однако то ли у них самих денег не было, то ли они, как все любящие родители, предпочитали частное обобщённому и безликому. Поэтому они прислали пальто.

Мой друг-музыкант и пальто посмотрели друг на друга и с первого же взгляда друг другу не понравились: у них были разные эстетические предпочтения и жизненный опыт. Пальто не скрывало своего презрения и висело на моём друге-музыканте такими правильными, будто бы деревянными, геометрическими формами, что внутри них невозможно было жить. Однако подарок есть подарок, что-то с ним надо было делать – и мой друг-музыкант каждый день забирался в пальто и отправлялся на улицу. Искусствовед Алексинский утверждал, что при этом мой друг-музыкант более всего походит на крестьян Малевича. Тут Алексинский делал многозначительную паузу и добавлял:

– На крестьян Малевича, скопированных Сулажем.

Это чтобы вы яснее могли себе представить, как выглядел мой друг-музыкант в этом пальто.

Скоро мой друг-музыкант почувствовал, что от родительского подарка пора избавляться. Последней каплей, повлиявшей на его решение, были девушки. Свидания с девушками проходили обычно так. Мой друг-музыкант, заключённый в пальто, возникал пред очами избранницы. Очи исследовали пальто самым внимательным образом и только после этого останавливались собственно на моём друге-музыканте.

– Ты далеко живёшь? – деловито осведомлялась девушка, минуя всевозможные «привет» и «как дела».

– Тут, недалеко, – отвечал мой друг-музыкант, сглатывая от волнения.

Это была сущая правда, потому что ездить далеко в таком пальто казалось ему небезопасным. И потом, он жил в двух минутах ходьбы от Эрмитажа, в трёх минутах ходьбы от Невского проспекта, в полутора минутах ходьбы от музея-квартиры Пушкина, в тридцати секундах ходьбы от Капеллы и в четырёх минутах ходьбы от пивной «Бочка» – то есть в центре мира. В каком же ещё, спрашивается, районе города назначать свидания?

– Мы сейчас идём к тебе! – безапелляционно заявляла девушка.

Мой друг-музыкант переставал дышать. Конечно, коллеги-музыканты по пьяни рассказывали, что с девушками всё случается легко и быстро – вот прямо как сейчас; но мой друг-музыкант был мальчиком из хорошей семьи: пить с коллегами он кое-как научился, а вот поверить в стремительность любовного темпа не мог. Но, кажется, коллеги не врали. Между тем девушка продолжала:

– Мы идём к тебе. Но ты идёшь на три шага впереди, и мы делаем вид, будто незнакомы. Мы приходим. Я остаюсь на улице. Ты поднимаешься к себе, переодеваешься во что-нибудь приличное – и после этого мы идём гулять. Ясно?

В конце концов мой друг-музыкант решил пальто продать. Времена были непростые, особенно если ты молодой музыкант и живёшь в чужом городе. Мой друг-музыкант написал от руки объявления и развесил их по району, улыбаясь тому, что объявления о продаже пальто приходится вешать, будучи одетым в это самое пальто. Наша подруга Лидка как-то сказала, что нагляднее всего было бы просто пришпилить объявление к пальто и в таком виде прогуливаться. Вряд ли это помогло бы делу, но у Лидки уже тогда было острое кинематографическое мышление.

Некоторое – прямо скажем, довольно продолжительное – время судьбой пальто никто не интересовался, и это поставило моего друга-музыканта на грань неминуемого финансового краха. Когда в пачке «Беломора» оставалось четыре папиросы, раздался телефонный звонок и какой-то очень подозрительный голос поинтересовался:

– Это ты пальто продаёшь?

– Я, – ответил мой друг-музыкант.

– Ну, я приду. Около одиннадцати. Давай адрес.

Мой друг-музыкант продиктовал адрес и бросился звонить нашей подруге Лидке, чтобы обрадовать её тем, что скоро его отношения с пальто закончатся, и он сможет сводить Лидку на концерт или угостить мороженым.

– Одиннадцать дня или вечера? – осторожно поинтересовалась Лидка.

– Вечера, – ответил мой друг-музыкант. – Сегодня.

– Слушай, – сказала Лидка, – если придёт – не открывай. Это, знаешь, чем пахнет?

Но моему другу-музыканту было уже всё равно, так как, разговаривая с Лидкой, он выкурил очередную папиросу, и их в коробке осталось три.

Ночью, сильно после одиннадцати, в коммуналке раздался звонок, и мой друг-музыкант пошёл открывать. За дверью стояли двое с большим чемоданом.

– Это здесь пальто? – спросил первый тем самым очень подозрительным голосом.

– Да.

– Ну, пошли, – и двое въехали в квартиру и покатили вслед за моим другом-музыкантом по длинному коммунальному коридору.

Оказавшись в комнате, первый неторопливо достал из кармана наручники и внушительно произнёс:

– Гляди.

С этими словами он приковал второго наручниками к батарее.

– Эй, урод! – заорал второй и бросил чемодан. – Ты зачем меня-то приковал?!

Первый не обратил на эти вопли никакого внимания. Он упёрся взглядом в моего друга-музыканта и уточнил:

– Ты понял?

Мой друг-музыкант в общих чертах всё понял, однако не знал, как в столичных кругах принято реагировать на подобные ситуации. Возникла пауза, в течение которой первый окинул опытным взглядом обстановку. Сделать это было проще простого, ибо обстановка состояла из старого дивана в углу комнаты, табурета, пепельницы, груды нот и гитары. Гитара была ленинградская, фабрики имени Луначарского.

– Ты что, музыкант? – спросил первый.

– Музыкант, – ответил мой друг-музыкант.

Первый вздохнул, подошёл к батарее и освободил невнятно скулящего второго.

– Не, ну ты урод! – некоторый дар осмысленного речевого действия вернулся ко второму. Он подхватил чемодан и выбежал из комнаты.

– Ладно, давай мерить пальто, – первый снова повернулся к моему другу-музыканту.

Пальто пришлось первому в самый раз. Оно было просто на него пошито – любо-дорого посмотреть! Мой друг-музыкант никогда не думал, что пальто может быть таким прекрасным. Первый сделал несколько пробных движений руками, нагнулся, выпрямился, повёл из стороны в сторону плечами и удовлетворённо ощутил себя внутри пальто.

– Всё, – сказал он.

– Как всё? – удивился мой друг-музыкант. – А деньги?!

Первый не ответил, развернулся и направился к двери. Из финансовой пропасти на моего друга-музыканта пахнуло смертным холодом, усиливающимся по мере отдаления пальто. Мой друг-музыкант подпрыгнул и вцепился в пальто, надеясь стащить его с могучих плеч. Первый приостановился, снова вздохнул и медленно двинулся вон из комнаты.

Кроме моего друга-музыканта, в коммуналке жили сантехник Гоша и мент Александр Иваныч. Сантехник Гоша обычно пребывал в одном из двух агрегатных состояний: он был либо на смене, либо в запое. Границу между состояниями определить не представлялось возможным, и в данной ситуации это не имело ни малейшего значения, так как ни в том, ни в другом состоянии Гоша ничем не мог бы помочь. Другое дело мент Александр Иваныч! Я, кстати, видел и запомнил его: мент Александр Иваныч был такой крупный белёсый мужик, бродил по квартире в светлой футболке и тёмных трениках и не отвечал на приветствия. Вот на него и была вся надежда – тем более что комната мента Александра Иваныча находилась как раз на пути следования. В комнате горел свет и негромко шевелилась какая-то жизнь.

– Александр Иваныч! – закричал мой друг-музыкант, подъезжая к комнате. – Александр Иваныч! Помогите!!!

Жизнь в комнате мента Александра Иваныча перестала шевелиться и замерла. Александр Иваныч стоял за дверью, прислушивался и оценивал оперативную обстановку. Он был опытный мент и понимал, в какое время живём. Оперативная обстановка, по мнению Александра Иваныча, складывалась таким образом, что лучше было не выходить. И он не вышел. Кстати, сейчас мент Александр Иваныч взлетел высОко. И теперь, когда средства массовой информации то и дело сообщают, что Александр Иваныч пачками заводит уголовные дела не только в пределах нашей Отчизны, но и за её пределами, я, признаться, не очень этому верю: я-то помню, как тактичен и осторожен был Александр Иваныч во всей этой истории, уважая право моего друга-музыканта на самоопределение в сложившихся обстоятельствах; я-то помню, что Александр Иваныч не считал возможным распространять свою власть не токмо за какие-то там рубежи Отчизны, но даже за рубежи своей комнаты – скромный, предельно щепетильный в вопросах вмешательства и невмешательства в чужие судьбы человек! Нет, наши средства массовой информации положительно что-то путают.

Между тем первый преодолел коридор, вышел на лестницу и стал спускаться, осторожно устанавливая ноги на каждой ступеньке. Мой друг-музыкант из последних сил висел на нём, про себя удивляясь, как же, оказывается, трудно стащить пальто, хорошо сидящее на человеке. Но и первый тоже уставал: он шёл всё медленнее, дышал всё мучительнее. Мой друг-музыкант был сложения хрупкого, но поверьте, что непросто – ох, не просто! – спускаться с шестого этажа по крутой черной лестнице под грузом, который не закреплён, как должно – жёстко и неподвижно, а болтается из стороны в сторону и дышит тебе в загривок жаром и ненавистью.

На площадке между третьим и вторым этажами первый в изнеможении остановился. Пальцы моего друга-музыканта разжались, и он съехал по широкой чёрной поверхности пальто на пол. Некоторое время они стояли друг напротив друга и дышали. Наконец, первый тяжело полез куда-то внутрь себя и вынул пистолет.

– Ща… – из первого свистело и шелестело, – ща… ногу… прострелю…

Пистолет в правой руке первого бессильно клевал носом и периодически брал на прицел его собственный ботинок. Левой рукой первый инстинктивно оглаживал пальто – будто успокаивал его; будто уверял, что никогда-никогда уже не расстанется с ним и тем более не вернёт бывшему владельцу – этому провинциальному плебею, не умеющему ценить вещи, не способному осчастливить даже лучшие из них. И пальто льнуло к его пальцам, обнимало за шею, счастливо прижималось всей своей поверхностью к телу, как бы соглашаясь: да, мы вместе, мы счастливы и больше не расстанемся!

Увидев это, мой друг-музыкант повернулся и медленно пошёл по лестнице вверх.

Зверь, именуемый кот

Этот кот терроризировал садоводство «Нейтрон» всё лето и уже к середине июня стал притчей во языцех и частью поселкового мифа. В тот год слово «кот» утратило своё собирательное и обобщённое значение, а все остальные представители семейства кошачьих, периодически вывозимые на дачу, приросли к своим кличкам и именам. Мурзики, Степаны, Парамоны и Яшки незаметно шныряли по участкам, готовые при первых признаках опасности стать невидимыми и необоняемыми. В тот год собственные существительные, обозначающие их имена, превратились в нарицательные и перестали подразумевать конкретность и кошачьей морды необщее выражение. Истинно собственным стало существительное «Кот». И когда слово это возникало в сознании жителей посёлка, то фигурировало в нём именно так – с заглавной буквы. Ибо когда появлялось существительное «Кот», остальные кошачьи существительные под разными предлогами переставали существовать и предпочитали прикинуться несущественными. Вот что случилось с существительными в тот год.

До сих пор в «Нейтроне» вспоминают, как некоторый Кот бессовестно грабил мирное население садоводства. В действительности Кот никого не грабил. Кошачий Аллах сказал ему то, что человечий Аллах однажды сказал Чёрному Абдулле, и Кот поступал по его слову – приходил и брал, что хотел. Потому что храбрый и сильный. Это была честная игра, и разве можно упрекнуть Кота в том, что по большей части выигрыш доставался ему? Разумеется, Кота нельзя было ни в чём упрекнуть. Неудачник плакал, обнаружив исчезновение пожаренных к обеду котлет или, там, приготовленных заботливой супругой бутербродов – и пусть! Рейды Кота были молниеносны и рассчитаны до мгновения, но отнюдь не трусливы. Кот берёг шкуру, однако не трясся за неё. Иногда не чурался эффектных демонстраций, но при этом никогда не позволял страсти к мелким эффектам взять верх над рассудком и профессионализмом.

Собственно, поэтому Кота видели практически все, и скоро его портрет стал достоянием общественности. Это был короткошёрстный серый зверюга огромного, по кошачьим меркам, роста, мощный, как танк. Размытые непримечательные полосы на его внешности выполняли естественную роль камуфляжа и не должны были бросаться в глаза, обвораживая и умиляя. Фоточки такого котика не постили бы в интернете, если бы даже интернет в то время существовал. Когда Кот шёл, его голова продавливала пространство, потом в проём загонялось набитое мышцами тело – и пространство как бы раскалывалось в этом месте надвое. Поэтому ни заборы, ни заросли не могли служить Коту серьёзным препятствием. К каменным стенам он относился с почтением и вызов до поры им не бросал.

Удельные кандидаты и доктора физико-математических наук, а также механики и монтажники, пытаясь противостоять Коту поодиночке, успеха не добились. Кот играл по своим правилам и не спешил войти с человеком в прямое противостояние – не в этом был смысл. И когда дядя Витя или дядя Аркадий, заметив в траве задумчивую кошачью морду, хватали специально приготовленную для такого случая палку и, подгоняемые ободряющими воплями домашних, резво устремлялись на вы, чтобы встретить противника на дальних подступах к отчинным рубежам, Кот растворялся в пейзаже. Дядя Серёжа или дядя Слава на некоторое время зависали в боевой позе над тем местом, где допрежь обнаруживал себя супостат, и внимательно обшаривали взглядом доступный сектор обзора, готовые метнуться туда или метнуть – смотря по оперативной обстановке. Вопли домашних взвинчивались и начинали давить на перепонки, попавшие в поле акустического поражения комары теряли чувство прекрасного и сбивались с намеченного курса. Не дождавшись врага, дядя Алик или дядя Боря с неохотой разворачивались в направлении базового лагеря и видели, что Кот сидит в центре обморочно орущего стола и отрезает куриную ножку от особо крупной курицы. Половину курицы Кот забирал себе целиком.

– Вот же ж!.. – в свою очередь орали дядя Петя или дядя Саша и подлетали к столу как раз в тот момент, когда приличные полководцы подсчитывают понесённые в сражении потери и начинают хоронить убитых.

По этому вот характерному воплю все жители садоводства и понимали, что произошёл очередной налёт. К июлю дачники сорганизовались и инстинктивно выработали элементарные принципы коллективной обороны. Собственно, принцип был один: заслышав тревожный вопль, каждый хватал приготовленное вооружение и со всех ног нёсся к источнику звука. Нанести противнику сколько-нибудь серьёзный урон такие меры не могли, поскольку Кот успевал уйти с трофеем до появления подмоги. Ополченцы оказывали хозяевам первую психологическую помощь, хвалили дядю Женю или дядю Костю за бравый и воинственный вид и некоторое время проводили с жертвами налёта, дабы у тех не появлялось чувство обречённости и брошенности на произвол судьбы. Само по себе это сближало жителей посёлка – завязывались новые знакомства, упрочивались дружбы, обсуждались научные проекты. Один такой сход привёл в конечном итоге к свадьбе. Оперативность и мобильность добровольческой армии садоводства «Нейтрон» повышалась от недели к неделе, и несколько раз Кота вынуждали бросить добычу ради спасения невнятно-полосатой шкуры. Кот шёл на жертвы спокойно и расчётливо – уж кем-кем, а упёртым стяжателем он не был. В таких случаях ополчение праздновало победу – но исключительно номинально, ибо первая же попытка отметить торжество фактически была прервана знакомым воплем: Кот, совершив стремительный манёвр по тылам, внезапно возник в другом конце посёлка и утащил вялящегося на солнышке окуня – единственный за всё лето улов дяди Сени.

Противостоять Коту, по общему мнению, могли только дядя Вася и Дог профессора Драбкина. Но дядя Вася жил и работал в садоводстве «Протон» – а это километра три по изрядно разбитой грунтовке. В прямое боестолкновение с Котом он так и не вступил, хотя жители «Нейтрона», взволнованные каким-нибудь особенно тягостным периодом тишины, когда нервы сдают и ждёшь нападения в любой момент, периодически приглашали его в гости. А Дог профессора Драбкина появлялся редко. Профессор и сам нечасто навещал свой участок – он пропадал в командировках, ибо был столь велик, что даже сотрудники ОВИРа, со стоном смирив патриотические чувства, разрешали ему ненадолго отлучаться из Советской страны. В общем, профессор Драбкин бывал в садоводстве редко, а его Дог – ещё реже. Но как-то раз они встретились с Котом на узком пространстве Четвёртой аллеи. Дог профессора Драбкина оказался чем-то похож на Кота: он тоже был короткошёрстен, умеренно полосат и огромен. Но у Дога было перед Котом одно преимущество: Дог был аристократ. И это, казалось бы, чисто психологического свойства обстоятельство подействовало на Кота самым удивительным образом. Они встретились, остановились друг напротив друга, как Гармоника и Фрэнк, и оценивающе переглянулись. Оба были медлительны и спокойны, оба не обнаружили никакой агрессии – только ленивое любопытство. Но что-то во взгляде Дога профессора Драбкина кольнуло плебейскую душу Кота. Дог смотрел на соперника так, как сам Кот в подобных случаях смотрел на какого-нибудь вшивого кандидата физико-математических наук. Через некоторое время Дог развернулся и пошёл восвояси, а Кот остался глядеть на то, как удаляется, чуть покачиваясь, голый дожий хвост. Он понял, что проиграл, потому что Дог профессора Драбкина пошёл когда захотел и куда захотел, а он, Кот, не мог себе такого позволить. Побеждённый Кот лёг посреди Четвёртой аллеи и пролежал до сумерек, на полтора часа перекрыв эту важнейшую транспортную артерию посёлка, потому что ни один кандидат физико-математических наук не решился потревожить его скорбь. Кандидаты обходили Кота через соседние участки, где для них специально была открыта калитка.

Как-то раз тётя Ксения после прополки грядок вошла в дом и застыла в дверном проёме, где в скором времени должна была появиться дверь, но в настоящем времени никакой двери не было. В доме, где сейчас всё давно уже есть, в тот момент тоже ничего ещё не было – если не считать Кота, который вдумчиво обследовал новое для него помещение. Тётя Ксения открыла рот. Кот посмотрел на тётю Ксению тем взглядом, каким обычно смотрел на кандидатов физико-математических наук – тем более что тётя Ксения как раз-таки им и являлась. И тогда тётя Ксения решила принять бой. Она понимала, что ничего против Кота не сможет, поэтому издала знакомый всем обитателям посёлка условный вопль, а сама укрепилась в дверном проёме, чуть согнув ноги в коленях и расставив локти – как Владислав Третьяк в воротах. Кот посмотрел на тётю Ксению с интересом. Тётя Ксения нащупала слева от дверного проёма широкую доску и диагонально прикрыла ею нижнюю свою половину, отчего сходство с Владиславом Третьяком стало просто поразительным. Единственное, Третьяк вряд ли орал в воротах так исступленно и призывно. Весь посёлок пришёл в движение. Более чем за три километра, в садоводстве «Протон», дядя Вася, заслышав отголоски тётиксениного вопля, прыгнул в седло велосипеда «Аист» и помчался к «Нейтрону», периодически увязая в зыбучих песках изрядно разбитой грунтовки. Кот не стал дожидаться ни дяди Васи, ни прибытия добровольческой подмоги. Развернувшись, он коротко разбежался и мощным ударом головы выбил тётю Ксению из дверного проёма вместе с её доской. Тётя Ксения отлетела на три метра и приземлилась спиной в свежую клумбу. Вопль застыл у неё на устах и вырывался наружу отдельными мелодичными звуками. Кот, спружинив от её аккуратного живота, улетел в кусты – так что перед удивленным лицом тёти Ксении мелькнули на фоне северного вечереющего неба задние лапы и хвост. А потом осталось только небо, по краям которого скоро стали возникать встревоженные лица соседей и прочих однопосельчан. Когда они окружили тётю Ксению плотным кольцом, к участку подлетел дядя Вася на велосипеде «Аист». Раздвинув взглядом толпу, он подошёл к тёте Ксении, освободил её руки от доски, бережно поднял с клумбы и усадил на скамейку. Тёте Ксении стало хорошо, как в детстве.

Кот не особенно различал мужчин и женщин. Мужчины были чуть проворнее и кричали грозно и коротко. Женщины от боя обычно уклонялись, зато кричали долго и беспомощно. В борьбе за существование, которую вёл Кот, эти обстоятельства имели чисто прагматическое, но отнюдь не нравственное значение. Иного мнения был внеочередной садоводческий сход, на котором ораторы призывали рассмотреть поведение Кота именно с этических позиций. Было решено не разбегаться по дворам для защиты личной собственности, а организовать коллективную облаву, чтобы обнаружить Котово убежище и пристыдить Кота по полной программе. Доктора наук скептически покачивали известными далеко за пределами нашей Родины головами, кандидаты наук всплёскивали руками, поддерживая должный градус общественного негодования, механики и технический персонал, хорошо знакомые с местностью, взялись за практическую организацию возмездия и наметили места наиболее вероятной дислокации противника. Дядя Вася осуществлял общее руководство. По взмаху его могучей руки добровольцы собирались в группы и уходили на поиски, договорившись держать связь с помощью условных воплей. Для усиления условных воплей к каждой группе были прикомандированы жёны, сёстры и дочери. С одной из групп ушёл и сам дядя Вася. Уже в калитке он обернулся и посмотрел в глаза тёти Ксении, как Гектор, – посмотрел и шагнул на улицу. Добровольцы-ополченцы рыскали по садоводству три часа, но, разумеется, Кота не обнаружили.

Мы приехали к дяде Лёне помочь по какому-то дачно-хозяйственному делу, требовавшему физических усилий. С делом справились, поужинали, попели Визбора до полуночи и приготовились спать, застлав спальниками половину домика. Ночью дверь приоткрылась, и в образовавшуюся среди темноты серую щель вошёл Кот. Он прикрыл за собой дверь, отсекая от комнаты счастливо всплеснувших крылышками комаров, скользнул по нам лёгким взглядом и проследовал в угол, где стояло блюдечко с чистой водой. Вылакав для приличия несколько капель, Кот опустился на пол и заснул.

– Ну? – сказал в тишине и темноте дядя Миша.

– Да, – откликнулся из темноты и тишины дядя Лёня, – да. Он ночует у меня. У нас с ним джентльменское соглашение: я пускаю его на ночь, а он ведёт себя прилично. Стороны соблюдают договор неукоснительно.

После этого все заснули.

Рано утром Кот поднялся, совершенно обыденно потянулся, испил воды из блюдца и вышел вон, плотно прикрыв за собой дверь.

01.06.2018

Двадцать пять историй про одного мудреца

Один мудрец сказал: «Для того, чтоб разжечь костёр, недостаточно вынуть спички...» Эта мысль ему понравилась, поэтому он подумал-подумал и добавил: «Мы – не в прошлом, а прошлое – в нас...» Эта мысль также показалась ему не лишённой изящества, так что в течение последующих сорока пяти лет мудрец наизрекал целую книгу. «Значит, нужные книги ты…» – по привычке начал изрекать мудрец, любовно поглаживая глянцевую обложку, но внезапно замолчал и испуганно огляделся по сторонам.

Один мудрец сказал: «Красота спасёт мир». Потом он оглядел мир и несколько опечалился, поскольку мир далеко не всегда был достоин спасающей его красоты. Тогда мудрец чуть изменил формулировку: «Красота спасёт только ту часть мира, в которой она пребывает». После этого мудрец с некоторой робостью оглядел часть мира и снова не пришёл к утешительным выводам. Тогда мудрец решительно поднялся и провозгласил недрогнувшим голосом: «Красота спасёт душу!»

Один мудрец сказал: «Друг познаётся в беде!» Второй мудрец не согласился и сказал: «Друг познаётся в радости!» После напряжённой трёхчасовой дискуссии мудрецы всё-таки пришли к согласию. Выйдя к публике, они хором произнесли: «Друг – познаётся!» И раскланялись во все стороны.

Один мудрец сказал: «Глубоко ошибаются те, кто считает, что гармонию можно поверить алгеброй…» Услышав это, к мудрецу потянулись взволнованные представители гуманитарных наук и люди творческих профессий. Их внимание было столь приятно мудрецу, что окончание фразы – «гармонию можно поверить только средствами математического анализа!» – он произносить не стал.

Один мудрец сказал: «Большое видится на расстоянии». И, посмотрев из своего посёлка в сторону Парижа, увидел его довольно-таки отчётливо. Потом, приехав в Париж, этот мудрец посмотрел с Эйфелевой башни в сторону своего посёлка – и не увидел его вовсе. Это несколько обескуражило мудреца. Он вернулся домой, сел у окна, налил себе чайку и вновь глянул в сторону Парижа – на этот раз Парижа видно не было. «То-то! – удовлетворённо изрёк мудрец и, оглядевшись вокруг, добавил: – Довольствуйся малым».

Один мудрец спросил двух других: «Что легче всего?» Второй мудрец ответил: «Воздух!» Третий мудрец ответил: «Мысль!» – «Легче всего – говорить правду!» – провозгласил первый мудрец, со значением оглядел всех собравшихся и неторопливо сел на место.

Один мудрец сказал: «Дети – цветы жизни». Раздались громкие аплодисменты. Тогда мудрец продолжил: «Юноши – кусты жизни». Аплодисменты стали ощутимо жиже. Мудрец попытался спасти положение и добавил: «Взрослые – деревья жизни». В ответ раздались два-три неуверенных хлопка, а старики поспешно потянулись к выходу. Тогда мудрец решил пересмотреть всю концепцию, а зря, потому что дети – действительно цветы жизни.

Один мудрец сказал: «Искусство – есть». И занялся писанием стихов. Через час мудрец проголодался и сказал: «Есть – искусство». И занялся приготовлением кекса. Ещё через час душа мудреца вновь потянулась к возвышенному, однако отказываться от своих прежних слов он не привык и поэтому вывел белым кремом по смуглой корочке кекса: «Искусство есть искусство». На этом мудрец решил остановиться, чтобы не впасть в плагиат; да и свободное место на корочке кекса закончилось.

Один мудрец сказал: «Что ещё надо человеку, кроме гитары и хорошего велосипеда?» – «И семьи», – добавила откуда-то сбоку его жена. Вняв этой реплике, мудрец сказал: «Что ещё надо человеку, кроме гитары, хорошего велосипеда и семьи?» Но тут с другого боку выглянул его начальник, поэтому мудрец поспешно сказал: «Что ещё надо человеку, кроме гитары, хорошего велосипеда, семьи и любимой работы?» Тогда с разных боков стали подходить и выглядывать всякие другие люди, и мудрец погрузился в глубокое, безысходное молчание.

Один мудрец сказал: «К чему стремиться человеку, когда у него всё есть? Талант – есть. Семья – есть. Друзья – есть. Дело жизни – есть. Даже борода – и та есть! К чему стремиться такому человеку?» Тут мудрец подмигнул всем присутствующим и сам ответил на свой же вопрос: «Стремись в Питер!»

Один мудрец сказал: «Человек есть животное социальное». Но некоторые слова в этой совершенно справедливой формулировке показались ему недостаточно поэтичными. Поэтому мудрец сказал: «Человек есть животное, способное к совместной трудовой деятельности». Но и эти слова показались ему приземлёнными. Наконец, мудрец определился: «Человек есть животное, способное петь дуэтом».

Один мудрец сказал: «Космос проникает в жизнь человека внезапно, как вспышка метеорита». Зал притих и попытался осознать сказанное. «Если в вашей жизни не было встречи с таким метеоритом, – продолжил мудрец, – то считайте, что ваша жизнь прошла напрасно!» Зал ощутил тщетность своего бытия и опустил глаза. Мудрец простёр в сторону зала вопросительно изогнутый костлявый перст: «Есть ли среди вас хоть кто-то, повстречавший метеорит?» Гробовое молчание окутало зал. И только на последнем ряду произошло движение, звякнула бутылка, и низкий голос ответил: «Есть…»

Один мудрец сказал: «Всякий возвращается к исходным точкам своего бытия – подобно тому, как караван снова и снова приходит к одному и тому же источнику». Остальные мудрецы возбуждённо зашумели. «О великий! – воскликнул один из них. – Но ведь источник может иссякнуть, а караван – погибнуть в песчаной буре». – «Верно, – откликнулся мудрец, – но тень каравана всё равно будет приходить к месту, где когда-то был источник».

Один мудрец сказал: «Не парься! Будь счастлив!» Остальные мудрецы, стоявшие с тазиками и вениками возле входа в парилку, принялись неуверенно переглядываться и переминаться с ноги на ногу. «А можно мы всё-таки попаримся? – наконец воскликнул один из них. – Суббота всё-таки!» – «Хорошо, – ответил первый мудрец. – Надеюсь, по второй части у нас с вами разногласий нет?» – «Не-е-ет!!!» – нестройным хором закричали остальные мудрецы и толпой бросились в парилку.

Один мудрец сказал: «Слава приходит под бой барабанов, а уходит на цыпочках». Присутствующие прислушались, пытаясь уловить барабанный бой, но ничего такого не услышали. «Мудрейший, – воскликнул один из них, – а может ли так случиться, что слава придёт с опозданием?» Мудрец широко улыбнулся: «Слава всегда приходит вовремя». – «А вовремя ли уходит слава?» – не унимался один из присутствовавших. На это мудрец не ответил и продолжил широко улыбаться.

Один мудрец сказал: «Слово произнесено Богом, а мудрец старается, чтобы оно было слышно каждому». Все присутствующие, ожидая услышать Слово, принялись старательно напрягать слух: с почти незаметным шелестом ложился снег, фонари поскрипывали, кот помяукивал, медвежьи сны плавно гудели над ближайшим лесом. «Но учитель, – подал наконец голос самый нетерпеливый, – мы ничего не слышим». Тогда мудрец перегнулся через кафедру и сказал звукорежиссёру: «Лёва, прибавь, пожалуйста, верхи».

Один мудрец сказал: «Пальму первенства мы отдаём не красивой девушке, а милой девушке!» Красивые девушки тут же горестно закрыли прекрасные лица точёными руками, а милые девушки окружили философа радостным кругом. «Однако бывают и исключения», – изрёк мудрец и, раздвинув круг милых девушек, пошёл утешать красивых.

Один мудрец сказал: «Борьба между идеальным и материальным происходит в сердце каждого человека». Большинство собравшихся заспорило, аналогия это, аллюзия или аллегория, а меньшинство подумало, что если так и дальше пойдёт, то они не успеют к ужину. И потому, желая поскорее завершить диспут, они закричали: «И кто победит?» – «Материальное может победить в настоящем, – ответил мудрец. – Но только идеальное утвердится в веках». И, пока аудитория вникала в его слова, мудрец спустился в столовую и занял лучший столик.

Один мудрец сказал: «Родина, конечно, одна… Но всё-таки у разных людей бывают малые родины, исторические родины, приёмные родины, суррогатные родины, аффилированные и дочерние родины, родины по найму…» После получасового перечисления родин мудрец решил перевести дух и отёр вспотевший лоб рукой. «Но ведь сперва вы сказали, что родина одна», – осторожно заметил кто-то из присутствующих. В зале повисла неловкая пауза. Мудрец неуловимым движением извлёк заготовленную специально для такого случая булавку, сделал элегантный выпад – и неловкая пауза с громким хлопком растаяла в воздухе.

Один мудрец сказал: «Одна голова – хорошо, а две – лучше». Аудитория притихла, сражённая свежестью мысли. «Но это ещё не всё, – сказал мудрец. – Две руки – хорошо, а четыре лучше. Две ноги хорошо, а четыре лучше…» Так, доведя аудиторию практически до экстаза, он перечислял и перечислял части тела, пока не дошёл до аппендикса. Здесь философ осёкся и пробормотал: «Впрочем, не будем увлекаться».

Один мудрец сказал: «В одну и ту же воду дважды не войти» – и тут же вошёл дважды в одну и ту же воду. Потом он сказал: «Систему невозможно постичь средствами самой системы», – и тут же постиг систему средствами самой системы. «Но ребе, – закричали ученики, – вы же опровергаете самого себя!» – «Таки да! – откликнулся мудрец. – Ибо человек есть чудо, опровергающее установленные им же правила». После этого мудрец взлетел к потолку, чтобы поменять перегоревшую лампочку.

Один мудрец сказал: «Куда бы ни шёл странник, перед его мысленным взором всегда возвышается зелёная гора, у подножия которой стоит его родной дом и горит костёр. Так и у каждого человека – странника в этом мире – есть своя зелёная гора». И остальные мудрецы, обратив взор внутрь себя, согласно закивали: «У каждого есть зелёная гора, своя зелёная гора…» И только два мудреца, половец и печенег, остались к этой мысли совершенно равнодушны.

Один мудрец сказал: «Если собака друг человека, то вправе ли мы утверждать, что человек друг собаки?» Разгорелся нешуточный диспут, в ходе которого выяснилось, что человек раб кошки, начальник коровы, жертва крокодила и враг всего светлого и прогрессивного. Когда собака попыталась высказать свою точку зрения на заявленную проблему, её в пылу дискуссии просто не стали слушать.

Один мудрец сказал: «Мир – это маскарад, а люди в нём – маски». И для того, чтобы скрыть ощущение чего-то знакомого, обратился к присутствующим: «А вы что скажете?» – «Мир – это мастерская, а люди в нём – инструменты! Мир – это война, а люди в нём – солдаты! Мир – это ..., а люди в нём – …!» – принялись изрекать присутствующие. Когда поток изречений иссяк, один из присутствующих спросил: «Мудрейший, а можно ли сказать, что мир – это мир, а люди в нём – люди?» Мудрец внимательно оглядел говорящего и многозначительно произнес: «Пока – можно».

Один мудрец без лишних слов достал из кармана живую рыбу и выпустил её в окно. Рыба взлетела над домом, совершила в небе два пробных круга и уселась перед окном на веточку берёзы. «Из Моцарта нам что-нибудь», – сказал ей мудрец. И рыба запела «Маленькую ночную серенаду» чистым высоким голосом. «Музыка творит чудеса», – умилённо вздохнул мудрец, прослезившись в начале второй части.

13.05.2020

Переоткрывая законы Моргана

– Что это? – гневно спрашивает директор, хотя всем и так понятно, что это.

– Да не знаю я, откуда они берутся, – обижается кладовщик. – Мусор я выкинул.

«Это» – это мелкие мушки, у которых дня за два до того случился плановый вылет. И теперь, когда директор заходит на склад, они взволнованно и ласково дымятся вокруг его головы. От этого директор приходит в ярость.

– Я тебе в последний раз говорю: изведи их! – и директор не глядя вытягивает в сторону кладовщика требовательную длань.

Кладовщик неторопливо идёт в недра склада, выкатывает оттуда большой пылесос, включает его и вкладывает ревущую трубу в протянутую директорскую руку. Минут семь директор сосредоточенно преследует мух. Начинает он с тех, что отдыхают на стене. Покончив с одними и спугнув других, переходит к воздушному бою. Директор ловок и быстр в движениях, поэтому вскоре устанавливает господство в воздухе и берёт под полный контроль прилегающие поверхности. Покончив с наглым агрессором, однако не растратив в полной мере боевого задора, директор наставляет на кладовщика раструб пылесоса.

– Ты сам большая муха. Большая! Жирная! Ленивая! Муха! – чеканит он, приближая своё оружие к кладовщичьему носу.

Кладовщик похож не на муху, а на здоровенного сурка. Поэтому он равнодушно смотрит в угрожающее жерло и не торопится в него всасываться.

– Если я ещё раз… – директор бросает кладовщику гудящую трубу, – если я ещё раз зайду сюда, и здесь будет что-нибудь летать…

С этими словами директор шагает за порог. Кладовщик выключает пылесос и уволакивает его в недра склада. Так повторяется дня три.

– Что это? – сегодня директор не в духе, и в его голосе отчётливее обычного звучит мухоненавистнический металл. Однако кладовщик успел подготовиться.

– Это дрозофилы, – поучительно сообщает он. От неожиданности директор переходит в интонационный режим дракона Смога: он задушевен и беспощаден.

– А ты, я вижу, дрозофилофил! – губы его искривляются ухмылкой завзятого дрозофилофоба, усы агрессивно шевелятся. Далее всё повторяется: требовательная длань, нарастающий звук из глубин склада, торжествующее гуденье. Сегодня мух совсем мало, и директор, высунув азартный язычок, преследует их по одной. Наконец в поле его прицела остаётся единственная мушка.

– Это последняя, – говорит кладовщик с каким-то особым значением.

– Ага, – весело откликается директор, умело загоняет муху в угол и приставляет к её голове сосущее дуло.

– О-о-о-о-о-о-й-й! – удивленно восклицает муха – так, что первое «о» слышится ещё на свободе, а последнее «й» доносится уже из утробы пылесоса.

Директор окидывает поле боя всевидящим взглядом, констатирует полную, безоговорочную победу и выключает пылесос. Внутри слышится тихое перешёптывание, переходящее в негромкое гудение, – и пылесос взмывает в воздух как раз на уровень директорской головы.

– Так… – говорит директор, молниеносно ныряет под железное брюхо и выпрыгивает в дверь. Пылесос, гудя мягко, но целеустремлённо, совершает небольшой круг и выплывает вслед за ним. Мы с кладовщиком переглядываемся.

В течение последующего часа пылесос гоняет директора по коридору. Директор – человек принципиальный и дисциплинированный – не может покинуть службу до шести вечера, поэтому он добегает до конца коридора, совершает обманный манёвр, уворачивается от пылесоса и бежит в обратном направлении. Хорошая спортивная форма помогает директору рассчитать силы и держать темп. Изредка он ускоряется, выигрывает время и, подбегая к дверям склада, даёт указания.

– Если будут звонить клиенты, – торопливо говорит директор, – то я занят.

Тут он оглядывается и опрометью бросается дальше, а через то место, где секунду назад давала указания директорская голова, проплывает зеленоватая туша пылесоса. Спустя час директор на бегу собирает воедино все сведения о противнике и вырабатывает конструктивную тактику борьбы с ним. Оказывается, что мухи внутри пылесоса не развивают должной мощности, поэтому, во-первых, не способны резко изменить курс разогнавшегося снаряда, а во-вторых, в условиях незначительного пространства и, соответственно, отсутствия места для разгона не могут причинить директору значительного ущерба. Осознав это, директор покидает коридор, дававший пылесосу некоторые преимущества, и возвращается к себе в кабинет.

– Теперь я на месте, – сообщает он, проходя мимо склада, и демонстративно останавливает пылесос в воздухе, поставив на его пути тренированную руку. Наткнувшись на препятствие, пылесос журчит и отступает назад – для нового разбега.

В последующие дни офис живёт своей жизнью. С утра директор идёт на склад и выпускает пылесос на волю. Потом он принимает клиентов в своём тесном кабинетике; пылесос, стукаясь о стены, пытается зайти на таран, однако в самый последний момент перехватывается директорской десницей. Клиенты остаются в совершеннейшем восторге от уровня доступных фирме технологий. Раз в день директор идёт в столовую и приглашает пылесос с собой, а вечером отводит его на склад.

Однако жизнь дрозофил коротка. Пылесос летает всё тяжелее, в его действиях уже нет никакой агрессии, потом он теряет способность к полёту и уныло катается по полу; доступное для перемещения расстояние сокращается с каждым часом. Наконец при появлении директора пылесос не трогается с места и только стонет.

– Покормил бы ты их, что ли, – укоризненно говорит директор.

– А как я вам это сделаю? – вскидывается кладовщик, и всем становится ясно, что он тоже страдает.

Пылесос перестаёт подавать признаки жизни. Директор несколько раз толкает его ногой, но пылесос остаётся пылесосом, не более. Через неделю директор погружает его в рюкзак и уносит, а на следующий день появляется новый пылесос – совершенно другой формы и совершенно другого цвета. Весь коллектив фирмы собирается на складе.

– А старый когда починят? – спрашивает кладовщик.

– А старый я похоронил, – тихо говорит директор и с вызовом оглядывает окружающих.

26.11.2015

Таракан Лев Тимофеевич

Вообще, уже сам способ, посредством которого таракан Лев Тимофеевич явился в нашу жизнь, должен был меня насторожить. Но я тогда не придал этому значения. А значение придать следовало, поскольку таракан Лев Тимофеевич отодвинул дверцу антресоли жёстким плечом и стал неторопливо спускаться по стене вниз. Вы когда-нибудь видели, чтобы тараканы открывали дверцы антресоли плечом? Вот именно. На середине пути таракан Лев Тимофеевич остановился и задумался. Задуматься ему следовало бы раньше, до появления в комнате, но кто мы такие, чтобы указывать Льву Тимофеевичу?

Я как увидел его, так и застыл на месте – и рот разинул, поскольку именно так следует поступать при великом потрясении. Даже мысли использовать против Льва Тимофеевича универсальное оружие всех времён и народов, именуемое тапком, не возникло: тапок можно использовать супротив нашего рыжего Ганса Христиановича, от одного взгляда на карикатурный нос которого так и подмывает схватиться за парабеллум. Или хотя бы за тапок. Но таракан Лев Тимофеевич явно не был насекомым – он был животным, зверем, а бить животных тапками неправильно и жестоко. Поэтому я стоял, зиял ртом и лихорадочно соображал, что же делать дальше.

А подумать было о чём. Дело в том, что как-то раз тёплым майским вечером мы с женой шли по ночной Петах-Тикве и любовались игрой огней и видом возвращающихся из синагоги хасидов, как вдруг перед нами возникло неживое тело таракана Степана Тимофеевича. Степан Тимофеевич лежал пузом вверх, его жилистые лапы изображали пляску Шивы, выражение лица было торжественное и постное. Завидев Степана Тимофеевича, Маша издала такой вопль, что жители окрестных домов засобирались в бомбоубежище, хасиды еле поймали слетающие шляпы и тут же ловко привязали их к головам пейсами, а у таракана Степана Тимофеевича задёргался левый глаз.

– Какой он огромный!!! – завывала Маша.

По лицу Степана Тимофеевича пробежала тень горделивой улыбки.

– Да ведь он же дохлый, – пытался я успокоить Машу.

Хасиды согласно кивали, и бантики, повязанные поверх шляп, дружно покачивались.

– Но ведь это же кошма-а-ар! – не унималась Маша.

Жители окрестных домов, не добежав до бомбоубежища, возвращались в квартиры. Было видно, что, по их мнению, кошмар – это так вопить посреди ночной Петах-Тиквы. Маша долго не могла прийти в себя – даже тогда, когда тело таракана Степана Тимофеевича скрылось за поворотом улицы.

В общем, с того самого вечера я понял, что совмещение в едином пространстве моей жены с разного рода Тимофеевичами совершенно невозможно. Поэтому я стоял посреди комнаты, глядел на замершего таракана Льва Тимофеевича и лихорадочно соображал, что делать.

Описываю диспозицию. Прямо передо мною кухня. На кухне Маша готовит еду. Периодически еда высовывается из кастрюли, и Маша щекочет ей пузико специальной ложкой. Еда заходится от хохота и бессильно падает на дно кастрюли. Бульканье, хлюпанье, позвякиванье ложки. Справа, за углом стены, как раз и находятся антресоли, откуда спустился таракан Лев Тимофеевич. То есть они с Машей друг друга пока не видят. Я гляжу на всё это из центра комнаты и вижу всех. Справа от меня дверь в спальню. В спальне посапывает Вадим Дмитриевич – он, собственно, так и будет посапывать на протяжении всей истории, так что сегодня речь не о нём.

Почувствовав, что пауза затянулась, таракан Лев Тимофеевич многозначительно пошевелил усом и оторвал от стены заднюю лапку. Действовать надо было незамедлительно, поэтому я молча подошёл к кухонному столу и сгрёб первое, что подвернулось под руку – контейнер для еды и разделочную доску. План был прост: посадить таракана Льва Тимофеевича в контейнер, прикрыть сверху доской и цивилизованно выпроводить из квартиры – вниз головой с балкона. Я знал, что летать Лев Тимофеевич умеет, поэтому не очень опасался за его жизнь.

– Это ещё зачем? – спросила Маша, отвлекаясь от взаимодействия с едой.

– Надо, – пробормотал я (первая ошибка!).

– Ты что-то собрался сделать?

– Да нет же, ничего… – я и сам понимал, что совершаю вторую ошибку (и таки да, вторая ошибка!).

Маша позабыла про еду, поглядела на меня пронизывающе, отметила мельчайшие жесты, равнонаправленные за угол.

– Там что-то есть? – и Маша сделала полшага навстречу судьбе.

– Нет-нет! Ничего там нет! Не ходи туда, – засуетился я (третья ошибка – грубейшая!).

Но тут, к счастью для меня, из кастрюли высунулась еда.

– Что там у вас происходит? – жизнерадостно воскликнула еда и перекинула через бортик аппетитную ногу.

– Ничего-ничего! – поспешно ответила Маша, вернулась на место и пустила в ход специальную ложку.

Воспользовавшись паузой, я прихватил поудобнее контейнер и доску и бросился на таракана Льва Тимофеевича.

Вообще, Тимофеевичи не очень умны. Христиановичи российских домов сообразительнее на порядок: уходя от погони, они хитро петляют, прыгают в самых неожиданных направлениях, а будучи загнаны в угол, наизусть цитируют куски из Декларации прав человека от 1948 года. Тимофеевичи же больше рассчитывают на физическую силу и эмоциональное шипение. По этой причине многие вообще считают их не тараканами, а пальмовыми жуками. Наивность Тимофеевичей, и правда, периодически изумляет.

Например, как-то раз мы сидели в ульпане и по очереди пытались прочитать глаголы «ба» и «баа». Внезапно дверь приотворилась, и в класс проследовал таракан Рувим Тимофеевич. Вообще непонятно, что он собирался найти в такое время в учебном классе, когда всё живое, напротив, стремилось класс покинуть. «Рувим Тимофеевич ба ля-кита», – подумал я. Никем не замеченный, таракан Рувим Тимофеевич поскакал по периметру помещения, припадая на задние ноги при всяком особенно отчётливом «ба» и «баа». Когда он добежал до меня, я точным движением сандалии сбил его с ног и уложил на лопатки. Некоторое время таракан Рувим Тимофеевич лежал, как Савл – то есть как громом поражённый, но потом очнулся и замолотил по воздуху всеми шестью лапами. Так, отталкиваясь от спёртого обучением воздуха, Рувим Тимофеевич медленно продвигался на спине по направлению к ножке стула, коснулся её усами, на мгновение замер, а потом вдруг перевернулся и бросился в укрытие, чёрной молнии подобный. Там таракан Рувим Тимофеевич прикрыл голову передними лапами, подобрал задние, поскольку они в укрытие не поместились, и только после этого выдохнул. Будь Рувим Тимофеевич в более близком родстве с Христиановичами, он смекнул бы, что его укрытие – приподнятая в области пятки туфелька ученицы Нины семидесяти шести лет. И когда до Нины дошла очередь прочитать своё «баа», она произнесла это слово не только голосом, но и всем телом, стремясь закрепить звучание глагола в том числе и посредством моторной памяти. Таким образом, туфелька ученицы Нины семидесяти шести лет дважды впечаталась в пол. Таракан Рувим Тимофеевич услышал внутри себя страшный хруст, и сознание его померкло. Минут через пять мы перешли к глаголу «ломед», и я увидел, как таракан Рувим Тимофеевич медленно приподнялся, ощупал повреждённую голову и, прихрамывая, удалился в приоткрытую дверь класса.

Так вот, я подскочил ко Льву Тимофеевичу и сбил его со стены в пищевой контейнер. Сверху хлопнула разделочная доска… И вот тут-то я понял, что интеллект Тимофеевичам, может быть, и не особо нужен. Потому что таракан Лев Тимофеевич каким-то непонятным образом в последний момент оттолкнулся от дна контейнера и вылетел наружу за миг до того, как разделочная доска лишила бы его такой возможности. Стремительный пробег по доске, потом по моей руке, потом прыжок на пол – и вот Лев Тимофеевич уже несётся к двери в спальню, шипя на ходу и на всякий случай растопырив крылья.

– Что там происходит? – крикнула из кухни Маша, но никто ей не ответил: таракан Лев Тимофеевич нёсся к дверной щели, а я на ходу пытался накрыть его контейнером. Лев Тимофеевич рыбкой прыгнул в дверную щель – и застрял. Я ухватил его за тренированные, как у балеруна, задние ноги и попытался вытащить из спальни, но Лев Тимофеевич уцепился за край двери с той её стороны и не поддался. Так мы пыхтели с полминуты, и стало ясно, что дверь придётся открывать. Но чуть щёлкнул запор – таракан Лев Тимофеевич рванулся вперёд с нечеловеческой силой, вырвал задние ноги и, чёрной молнии подобный, нырнул под платяной шкаф. Шкаф заходил ходуном от его ужаса и тяжкого дыхания, а я понял, что поединок проигран.

– Да что тут у тебя? – Маша несла перед собой тарелку с успокоившейся и блаженно улыбающейся едой.

– Я же говорю, что ничего, – буркнул я и вернул на кухню орудия борьбы.

Была некоторая вероятность, что Маша и таракан Лев Тимофеевич повстречаются позже, когда Лев Тимофеевич решится покинуть убежище, но, к счастью, этого не случилось. Видимо, после всего пережитого в голове у Льва Тимофеевича произошло интеллектуальное просветление, поэтому он дождался глубокой ночи, ползком вылез из-под шкафа, на цыпочках проследовал из спальни и скрылся на антресоли. И, разумеется, прикрыл за собой дверь.

17.06.2022

В оформлении обложки материала использована фотография Романа Хохлова.

Памяти пальто из лихих 90-х

Памяти пальто из лихих 90-х

Двадцать пять историй про одного мудреца

Переоткрывая законы Моргана

Таракан Лев Тимофеевич

Недавние посты

Comments